Вещества и витамины
(«Здравые смыслы» Алексея Колобродова)
«Здравые смыслы» - колонка критика, журналиста и писателя Алексея Колобродова. В своих критических обзорах Алексей в свойственной ему манере тонко и порой неожиданно представляет читателю главные книги сегодняшнего дня, помогает разбираться в контекстах, предлагает подчас скандальный и увлекательный ракурс интерпретации художественных текстов.
Нередко писатель становится заложником своей главной книги – примеров в мировой словесности несть числа. Подобной инерции избежал Михаил Гиголашвили, автор прославленного «Чёртова колеса». Его новая вещь «Кока» – огромный роман-путешествие, не только по географическим, но метафизическим и жанровым маршрутам. Так дантовы «Ад», «Чистилище» и «Рай» (в обратном порядке) у него определены, соответственно, как «комедия», «драма» и «трагедия». И да, «Кока» может считаться сиквелом «Чёртова колеса» лишь по формальным основаниям.
Принципиальных отличий куда больше, чем общих мотивов и персонажей, и говорить о «Коке» интересно, именно обозначив дистанцию между двумя эпопеями. Кстати, между выходом романов в свет она составляет около дюжины лет, между романными хронотопами – шесть-семь: 1987 и 1993–1994. Цифры и даты знаковые.
О «Чёртовом колесе» мне приходилось писать, и не раз: этот великолепный и пограничный роман (издан в 2009 году, какое-то количество литературных регалий собрал в 2010, а по-настоящему был прочитан и восторженно принят в последующие два-три года) стал чем-то вроде матрицы для русской литературы десятых. Когда вдруг (понятно, что в очередной раз) случился реванш fiction, многократно похороненный русский роман воспрял и развернулся, жанровости перестали стесняться, беллетристика обрела архитектуру и композицию, массу свежих типажей, полифонию идей. Да, собственно, и такие знаменитые сегодня авторы, как Гузель Яхина и во многом Евгений Водолазкин, мало того, что состоялись как «продукты» направления, но и лихо пробились в лидеры. Показательны другие имена и названия – «Обитель» Захара Прилепина, «1993» Сергея Шаргунова, «Финист – Ясный Сокол» Андрея Рубанова, трилогия Ольги Погодиной-Кузминой («Адамово Яблоко», «Власть мертвых», «Сумерки волков», готовится к переизданию под одной обложкой и названием «Новые русские»), «Земля» Михаила Елизарова; во многих текстах звучали фирменные, гиголашвилевские мотивы психоделического трипа, нуара, черного юмора.
Словом, в какой-то степени русская литература десятых стала заложницей «Чертова колеса», в то время как его автор пошел другим путем.
Нет, безусловно, Михаилу хотелось повторить успех бесспорного шедевра и устроить читателям длительное свидание с полюбившимися (сложно выговаривать этот эпитет в случае с «Чёртовым колесом», но ведь так и есть) персонажами. В «Коке» вновь действуют не только титульный герой, обаятельный интеллигентный шалопай Николоз Гамрекели и его приятели, знакомые нам охотники за кайфом – Нукри Доктор и Арчил Тугуши, но и грозный бывший вор в законе Нугзар Кибо, и бандит-беспредельщик Сатана, ставший в новом романе своеобразным мотором долгого сюжета, тягостным его спутником.
Конечно, Михаилу Гиголашвили, возможно, неожиданно для себя самого, без церемониала и пиара ощутившему себя большим русским писателем, казалось необходимым дать аромат и движущиеся картины эпохи, интерпретации священной и новейшей истории, ворох больших мыслей о мироздании, судьбах народов, биологии и этнографической криминалистике.
«Засыпая, Кока вспоминал, как хан Тархан объяснял ему, почему грузинские воры верховодят в чёрном мире. Главное – в Грузии умеют воспитывать детей в вежливости и уважении к старшим и женщинам. При этом Грузия многонациональна, и потому с детства надо уметь ладить с разными людьми, разумно решать вопросы, быть вежливыми и обаятельными, где надо, и показывать клыки, где без этого не обойтись. Грузинские воры, с одной стороны, непревзойдённые домушники, открывают любые замки и сигнализации, заходят только к богатым, берут только деньги по принципу «Господи, прости, дай наскрести и вынести!», с другой стороны – они рассудительны, справедливы, умелы, хитры, находчивы и настойчивы, знают назубок воровские законы, не пачкают себя кровью, вежливы, веротерпимы, держатся всегда с достоинством, знают, как с кем разговаривать, и кто какой язык понимает. Им можно доверять не только общаки и тюрьмы, но и зоны, края, города. Они – фокусники в своих делах! Так успешно, как они, никто не обносит квартиры и не дурит лохов! Одна проблема: многие из них морфинисты! А это нехорошо для вора, чьё слово – закон: ведь человек под кайфом не имеет полного контроля над собой, а в ломке вообще плох, как лох, на всякое способен ради дозы».
Вообще, по Гиголашвили постперестроечная эпоха оказалась даже мельче предшествующих столь же смутных лет: набор заявленных идей (не автором, а по-достоевски – персонажами) сводится к банальному отрицанию человеческого в человеке, а вся история (акцент на русскую и советскую) – ошибкой и преступлением. Что ж, интеллектуальный мейнстрим свежеразрушенной империи так и выглядел; странно, что и через тридцать без малого лет уважаемый автор не рискует дать фоном к своим примитивно рефлексирующим мыслителям какой-либо иной историософский план, а ведь он, кажется, с тех пор несколько прояснился.
Наверное, дело в иной модели: для Гиголашвили преобразование реальности через литературу происходит не посредством осмысления, а в жизнетворчестве. Определяющим стал пафос «романа воспитания»: Гиголашвили всё-таки вывел своего героя из тбилисских блатхат, амстердамских кофе-шопов, немецкого дурдома и российской тюрьмы прямиком в писатели. Сюжет, понятно, не нов – аналогичные истории случались у Сергея Довлатова (правда, дорога вывела с другой стороны запретки) и Андрея Рубанова. Да и вообще, как выясняется, путь в русскую литературу из тюрьмы – из самых прямых. Однако у Гиголашвили он подкрепляется весомым доказательством – приложением, повестью Коки из истории Иудеи I века, написанной по евангельским мотивам. Помимо оригинальной интерпретации земного пути Иисуса и апостолов (под оптикой воровских понятий и эффективности действий разбойничьего сообщества), повесть помогает сбалансировать роман – оттенить слишком благостный для героя финал обретения свободы и дома.
А сам Михаил Гиголашвили, давно взрослый русский писатель грузинского происхождения, немецкий профессор, специалист по Достоевскому и психоаналитик Иоанна Грозного («Тайный год»), устроил себе сентиментальное путешествие в страну далекой уже юности. С регулярными лирическими камбэками – подробные описания дворов и их обитателей, культовых кулинарных явлений и локаций, дорогих покойников, вечных вёсен и других берегов. Элегия, как всегда у Гиголашвили, функциональна – отступления (как и лекции мирных амстердамских психов и агрессивных российских арестантов о редкостях и причудах земной фауны, включая человечество) цементируют и углубляют роман, повествовательная линия которого держится на единственном герое. В «Чертовом колесе» повествование перебивалось фрагментами гностического мифа с местным колоритом – это тоже работало, но с перебором, слишком явным выглядело стремление автора усилить эффект от бестиария наркоманов эдакой вечной демонологией места. Оказалось, лирика подчас сильнее магии – все это пестро, живо и пряно, и тонкое удовольствие автора от ностальгического трипа неизменно передается читателю.
В чем, кстати, действительно близки «Кока» и «Чёртово колесо» – в сильнейшем воздействии: тут не только механическая увлекательность чтения, горечь сопереживания, радость узнавания, но и долгое послевкусие, природу и состав которого определить непросто. Видимо, сам по себе сложный набор элементов и витаминов жизни, переплавленный в литературу умелой рукой.