Газета «Культура» от 22. 05. 2020. Дарья Ефремова
Михаил Гиголашвили
1. Точных критериев оценки исторических событий нет даже у историков, чем руководствуется писатель, когда берется за исторический роман? Согласны ли с шуткой, что писатель - главный враг истории? Как относитесь к критикам исторической недостоверности применительно к литературе?
Вы правы – точных критериев нет, всё зависит от интерпретаторов. Например, нежный сентименталист Карамзин не любил Ивана Грозного и изображал его черной краской, после чего все историки по инерции стали ему вторить. Тут можно вспомнить Сталина: «Неважно, как проголосовали, важно, кто считает». Так и тут – важно, кто интерпретирует. Я при написании «Тайного года» руководствовался одним критерием: могло ли это быть в принципе или этого не могло быть, опять же в принципе. То есть, если я напишу, что Иван Грозный был светловолосый блондин с голубыми глазами и курносым носом, то это в принципе неверно – у нас есть как портреты, так и описания его внешности. А вот если мне приходится выбирать между 6-ью версиями, кто такой был разбойник Кудеяр, то я выбираю ту версию, которая мне по душе и кажется наиболее интересной, например, что Кудеяр был старшим братом Ивана Грозного. А дальше – вопрос мастерства: если писатель убедителен – то и читатель убеждён. Не надо забывать и способы воздействия на читателя: сны, видения, болезни, мечты, глюки, навязчивые идеи, бред – излюбленные методы романистов доводить свои идеи до читателя. Конечно, через подсознание, в пограничной психической ситуации, обнажается зерно личности, её истинные намерения, мысли и желания, и это для романиста очень удобно – показать через экстрим ту правду о герое, которая кажется ему наиболее близкой к истине (которую никто не знает). В итоге всё решает только автор.
2. Согласны ли, что любой вымысел, и уж тем более жанр folk-history fiction открывает зеленую улицу «переписчикам» истории? Насколько вообще правомерен такой подход, когда речь идет о художественном тексте - роман предполагает вымысел. Существуют ли какие-то табу в работе с историческим материалом? Какими источниками Вы пользуетесь, как удается реконструировать язык?
Никаких табу нет. Смысл любой большой новаторской прозы - ломать табу. Если говорить об источниках, которые я использовал при написании «Тайного года», то это в первую очередь стиль прозы самого Ивана Грозного – он как раз и был тем толчком, который заставил меня взяться за эту работу. Я был очарован прозой Грозного, его виртуозными переходами с высокого стиля на самый низший, его метафорами, сравнениями, вовремя ввёрнутым библейским словцом, умением строить мизансцены. Был опутан всем строем его речи, очень красочной, звучащей по-современному (читал я в русском переложении под ред. акад. Лихачева). Удивило умелое чередование лести и угроз, похвал и запугиваний, посулов и намёков, ладана и ругани (Курбский язвительно упрекал Грозного за его площадной мужицкий язык: «словно вздорных баб россказни», «бранишься как простолюдин»). По сути, Иван Грозный оказался первым русским прозаиком, творившим на сто лет раньше протопопа Аввакума (которого я считал первым). Поэтому весь текст писался под влиянием стилистики Грозного, что понятно: если он – главный герой, то и передано всё через его сознание и его речь. Притом стиль прозы Грозного отражает, на мой взгляд, черты его характера: такие же перепады настроения, нервность, противоречивость решений, резкость поступков, склонность к юродству, судорожный страх перед Богом, подозрительность, внезапные взрывы агрессии и последующего раскаяния.
Технически процесс архаизации текста довольно труден и сложен, это дело памяти, техники, не буду на ней останавливаться подробно, только скажу, что для архаизации я штудировал (и составлял для себя словарики интересных слов) следующие книги/статьи: «Словарь редких и старинных слов», «Архаизмы и неологизмы», «Русские говоры», «Старинные имена», «Старинные ругательства», «Русские поговорки», «Русские прибаутки», «Татарские пословицы», «Крылатые слова и выражения» и целый ряд других источников.
3 . Чем Вас заинтересовала эпоха Ивана Грозного? Правда ли, что писатель всегда рифмует историческую повестку с современностью? Как Вы оцениваете правление Ивана IV, личность? Почему эта фигура стала популярной в XXI веке? Не является ли эта мода следствием дилетантского мифа, что любая авторитарная власть обеспечивает некий железный порядок? Хотя это и совсем не так — как видно из романа, при Иване Грозном порядка не было процветало невежество, мздоимство, закрепощенность, да и сам царь выведен как персонаж, которому приходится сочувствовать. Была ли задача показать болезненную природу власти, портит ли власть людей и можно ли сопереживать тирану?
После прочтения его прозы, стихов, после его музыки я увидел в Грозном человека, стоящего перед дилеммой «быть ли христианином, прощать врагам своим и подставлять щёки - или быть грозным владыкой, который огнем и мечом мстит, воюет, обороняет свою землю и от которого шарахаются народы (и свой в том числе)»? Дальше стал копать глубже, читать материалы, историю, и Грозный открывался передо мной своими новыми необычными сторонами. Захотелось поделиться этими знаниями (в своем христианском исступлении он напомнил мне первых христиан, у него на лбу был мозольный нарост от биения об пол во время молитв).
В романе я был сосредоточен на трагедии одной личности, всё остальное передано через эту призму. И этой личностью, при ближайшем рассмотрении, вполне можно гордиться. Ведь Иван Грозный, покорив Казань и Астрахань, Пермский край, область войска Донского, Башкирию, Ногайскую Орду, заложил основы российской империи (начал этот процесс Иван Великий, дед Грозного). Грозный перевалил через Урал, начал движение в Сибирь и на Кавказ, взял Кабарду, усмирил черкесов, был вынужден вести 30 лет оборону северо-западных рубежей от сильной Польши и хищной Швеции. Параллельно он прекратил усобицы, реорганизовал армии, приструнил крымчаков, составил земельные кадастры, ввел Судебник, создал систему церковно-приходских школ, запретил рабский труд, упорядочил налоги, начал чеканку собственных денег, открыл первую типографию и т.д., сам сочинял музыку, часами пел в церквях и открыл по всей стране музыкально-певческие школы, а в народном фольклоре Иван Грозный изображён всегда мудрым, сильным, строгим, но справедливым (а фольклор не врёт) - чего ещё надо, чтобы царю-человеку ставили памятники?.. А Грозного – смешно – нет на памятнике «Тысячелетие России». Кому, как не ему, быть там в главной роли? Ведь он и есть основатель сегодняшней Руси.
Кажется, что корневые проблемы русской истории «кто виноват» и «что делать» были актуальны и тогда, и сейчас (я перечитал «Петра I» Толстого, и там те же дела и проблемы, что у Грозного). Впрочем, разве не логично, что в империи, основанной Грозным на монголо-византийский манер, продолжают действовать законы, заложенные в неё изначально, в колыбели, и страна время от времени впадает в тиранию разного уровня жестокости и стихийности, после которой обычно следуют смута и резня?.. Испокон веков бранятся и дерутся бояре, князья подсиживают, чванятся, строят или воплощают в жизнь заговоры, опричники рыщут, режут, грабят, хватают, сажают, дьяки и стряпчие делят взятки и поборы, судьи требуют мзду – «золотого гуся» (жареного гуся, набитого золотыми монетами, как это случалось при Грозном), церковь сжирает всё, что пролетает мимо, воеводы раздувают пожары, чтобы поживиться на войне, а народ молча взирает на всё это – а что ещё делать? – и радуется, что ещё есть еда в лавках и отопление в батареях. Грозный, как и нынешняя власть, решал все сам, один, единолично (например, во время чумы и холеры он приказывал выставлять посты, создавать «карантины», а одного воеводу казнил за то, что тот скрыл от него, что в его городе холера и что он сжёг холерные дома вместе с обитателями).
4. В романе «Захват Московии» действует наивный рассказчик, да еще и иностранец. Почему решили использовать такой прием, каковы его литературные прототипы — Фредя — это «Посторонний» Камю, кто-то из рассказчиков Достоевского. В одном интервью Вы сравнили его с князем Мышкиным, который тоже приехал из-за заграницы и едва не угодил под топор русского типа Рогожина. Насколько характерен такой герой для русской литературы и какова его оптика?
Таких героев не много. Главный персонаж моего романа «Захват Московии» - Манфред Боммель, или Фредя. Это образ собирательный, тип молодого наивного иностранца, пытающегося своими силами разобраться в стране, о которой он знал по романам Достоевского, балету «Лебединое озеро», полёту Гагарина в космос пьесам Чехова и «Тихому Дону» (очень любимого в Германии, лично видел в разных домах книги Шолохова на немецком языке),. Но после столкновений с сегодняшней реальностью от Фреди только перья летят (я хотел назвать роман «Фредя Лузерлох). У этих немецких ребят – комплекс вины из-за фашизма, они стараются понять ту страну, которая понесла наибольшие потери от нацизма. Я 30 лет жизни и преподавания русского языка и литературы на Западе общаюсь с такими ребятами и достаточно хорошо знаю детали и нюансы их мышления. Да, я хотел сделать героя наивным и безгрешным, таким современным клоном князя Мышкина (не героем «Постороннего», довольно желчного и эгоистичного).
Задач в романе было две: с одной стороны, сделать рассказчиком иностранца и через его новый свежий взгляд дать картину нравов, с другой стороны – сделать героем романа русский язык во всей его необъятности, который в процессе письма стал доминантным и стянул на себя всё внимание и вообще стал гулять сам по себе, как Нос майора Ковалева. Конечно, делать рассказчиком произведения иностранца с ломаным языком – это та ещё сизифова задача, но зато я после написания этого романа полностью ощутил великие возможности необъятного русского языка (видно, недаром роман понравился главному лингвисту страны, Максиму Анисимовичу Кронгаузу, о чем он мне лично говорил и что я очень ценю).
5. Вы говорили, что тема иностранцев в русской литературе не исследована, а между тем, они есть у Гоголя, Пушкина, Достоевского, Чехова. Как правило, они смешные, о них говорят язвительно, сатирически. При этом гало- и англомания в России насчитывает трехсотлетнюю историю, если не больше...
Уже будучи в Германии, я задумал докторскую диссертацию на тему «Образы иностранцев в русской литературе». Написал ряд статей по этой теме (есть в Интернете, на ТОПОСе). Тема предельно интересная, яркая, динамичная, весёлая. Тенденции таковы: русские (а потом и советские – Ильф и Петров, Зощенко) писатели в основном изображали немцев с сатирической стороны, высмеивали их пунктуальность, педантизм, прижимистость, страсть к классификациям и схемам, но отмечали такие их положительные черты, как работоспособность, терпение, усидчивость, размеренность и разумность жизненного устройства, успехи в точных науках, научное логическое рациональное мышление и т.д. Возможно, скоро, в перерыве между романами, соберу все эти любопытные (не только с точки зрения идей, но и языкового оформления иностранной речи в русской транскрипции) эссе в книжку: уже готовы главы об иностранцах у Фонвизина, Достоевского, Тургенева, Пушкина, Лермонтова.
5. В России существует довольно мощный культурологический миф о Германии, это и натурфилософия, и немецкие романтики, и что-то совсем анекдотическое, девальвированное послевоенным фольклором вроде выражения «кино и немцы» или романа Терехова, где немцы — вовсе даже коррумпированные чиновники московской префектуры. Существует ли в Германии миф о русской культуре? Что в этом смысле интересно?
Миф в основном связан с «загадочной русской душой», разгадкой которой, по мнению славистов, главным образом является Достоевский. В широком смысле причины популярности Достоевского можно предположить в том, что ХХ век очень жёстко и конкретно ответил на коренные вопросы Достоевского о том, можно ли принять царство божие в обмен на слезинку ребенка и можно ли убивать ради высоких целей – да, ответил ХХ век, ради высоких будущих целей и идей убивать можно, и даже миллионами, Россия во время революции, гражданской войны и 37-ого года и Германия во время своей фашистской экспансии это убедительно доказали, а в процессе этих доказаний детьми был пролит океан слез – и ничего, царство божие всё стоит и не падает, хотя давно должно было бы от стыда свернуться в свиток, как небо в Апокалипсисе.
6. Вы написали диссертацию о рассказчиках Достоевского. В чем особенность этого типа рассказчика, каково его место в выстраиваемой автором художественной системе, насколько он уникален и почему ему понадобилось называть себя «плохим, злым человеком», да еще с этого и начинать? Знаете ли нечто подобное в мировой литературе?
Главная заслуга Достоевского в том, что он открыл «поток сознания» и включил «подполье» в сферу интереса читателя. Его откровенные монологи явились провозвестниками всей экзистенциальной литературы 20 века. После университета я 10 лет занимался вплотную текстами / черновиками / записными книжками Достоевского, написал диссертацию по теме «Рассказчики Достоевского» под руководством академика Фридлендера при Пушкинском доме (тогда часто ездил в Петербург, подолгу жил там). Начал разрабатывать тему: «Литературный мир героев Достоевского». Тогда, кроме прозы Достоевского, я ничего не читал. Его стиль въелся в меня. Оттуда, возможно, у меня такое влечение к диалогу (или монологу-тираде в форме диалога с самим собой или со своим двойником).
Типичный рассказчик дороманного творчества – это портрет молодого Достоевского, содержащий все основные черты судьбы и личности писателя. В каждом рассказчике выделен типичный набор свойств: молодость, сиротство, переезд из Москвы в Петербург, одиночество, бедность, незнатность (иногда – незаконнорожденность), лишенность общественного положения, мечтательность, наивность, честность, фланёрство, болезненность. Также все рассказчики лишены внешних данных и являются запойными читателями, чьи взгляды на литературу совпадают со взглядами самого молодого Достоевского.
7. Расскажите немного о Вашем творческом процессе. Как Вы работаете над романом?
Чтобы писать первый текст, от руки, мне нужна триада «одиночество – молчание – музыка». И одиночество, и молчание я нашёл в Испании, на побережье Коста-Браво, куда выезжаю во время университетских каникул, чтобы там писать сырые болванки первого текста (потом уже дома обрабатываю его). А там встаю и засыпаю с мыслями о романе, живу в нём, ведь роман – это огромный дом или дворец, где кипит жизнь и где ты можешь открывать всё новые и новые комнаты, кладовые, веранды.... Это – лучшие минуты просветления, подъёма духа и сил, когда понимаешь, что на свете есть две вещи, ради которых стоит жить – литература и музыка. Ну, а самому писать – высшее счастье, дар, он спасёт и вывезет из любой катастрофы, коих не счесть на пути человека.
9. Если не секрет, то традиционный вопрос: над чем сейчас работаете?
После 5-ти лет в исторических и языковых казематах 16 века (в это время я попал под влияние Ивана Грозного, физически чувствовал, что он опекает меня – так, наверно, люди чувствовали защиту Сталина от всех врагов), мне захотелось выйти на свободу свободной современной лексики и бесшабашных героев, поэтому последние три года я писал роман, где взял героями несколько моих любимых персонажей из «Чертова колеса» и пустил их через мельницы приключений. Правда, структура нового романа иная, чем в «Чертовом колесе» - если в «Колесе» сохранены все традиционные романные условия (пары героев, развитие и сплетение их и т.д.), то в новом романе – один главный герой, который проходит через ряд приключений, испытаний, вплоть до сумасшедшего дома и тюрьмы. Больше я бы пока ничего не говорил – роман ещё в работе.