Акула направляется в рай. Иван Родионов

Ох, нелёгкое дело какое - написать небольшую рецензию на роман, в котором 750 страниц и целый ворох смыслосплетений. Но мы попробуем. Ещё и усложним задачу: представим, что никакого "Чёртова колеса" не было. Чтоб не было искушения ностальгией - это раз, и чтоб воспринимать "Коку" как совершенно отдельное произведение - это два. Порой помогает: понятно, что вторая часть киношной версии "Транспойтинга" не работает в отрыве от великой первой. Здесь же ничего такого нет - "Коку" можно смело читать и тем, кто никогда об авторе этой книги не слышал.

К слову, миры Михаила Гиголашвили и персонажей "На игле" пересекаются даже не жанрами - скорее, художественным языком: и там, и там не агитка на тему "жуть-смерть-наркотикиплохо" (такого добра, всяких реквиемов всегда было предостаточно), но повествование страшное и в то же время весёлое, даже озорное.

Озорство начинается с эпиграфа. Оказывается, "акула лишена плавательного и, прекратив хоть на миг своё движение, утонет" - сообщает нам некий учебник "Физиология акул". Ладно, специализирующийся на акулах вообще, но на физиологии акул!

Этот учебник - сам роман "Кока", а такая акула - его главный герой.

Кока по кличке Мазало (затейник, балагур, забавник, баловник, шалопут), простите за эту банальность - классический трикстер. Ему необходимо движение, без него он утонет. И в романе будет показана эволюция этого самого движения - от карнавального внешнего до напряжённого внутреннего.

Новое станет старым, а старое - новым, как говорится.

В романе три основных главы: рай, ад и чистилище - а также четвёртая, представляющая собой повесть Коки, освободившегося из тюрьмы.

Рай и ад, возможно, перепутались и являются не тем, чем кажутся. Впрочем, обо всём по порядку.

Криминально-эмигрантское житие героя в вольно городе Амстердаме описано в  главе "Рай". Рай - потому что вечный кайф - или погоня за ним, как в видениях. Вот в дебрях наркоквартиры чуть не умирает (и видит во время клинической смерти свиней) Лясик, вот путается рогами не жертвенный агнец, но раблезианский Баран. Люди-отломыши. Будет и настоящий (почти) Сатана - он всегда впервые появляется эффектно... Но всё обойдётся - рай же.

Но ложь и кайф - близнецы-братья, как говорит Лясик в начале книги. А Библия ясно говорит нам, кто отец лжи и, соответственно, кайфа. Потому зеркала кривые - у того же Ляиска, например, наркотические наваждения вполне ставрогинские: кого-нибудь унизить, сделать что-то эдакое. Он шипит библейским змием в конце первой главы "Рая", предвещая недоброе: "Хорош-ш гаш-шиш... ашиш... шиш... иш-ш-ш-ш-ш" - тут читаются и насмешливо-обидный предикатив шиш, и ишь, междометие, как написано в словаре Ушакова, "со значением укоризны".

Изгнание близко.

В раю нет категорий добра и зла, потому всё, происходящее рядом, кока воспринимает как данность:

"Испытывал ли Кока ненависть или злость к Сатане? Нет. Он воспринимал его как явление природы, как дождь, гром, ветер, которые надо пережить; так, наверно, антилопы и буйволы воспринимают наличие хищников - с неизбежностью, с покорностью".

Итак, по самоощущению героя его амстердамские наркотрипы  - сущий рай, но при взгляде на изломы его судьбы со стороны вспоминается известное: "Ты в аду, сынок!"

А ад?

Ад - российская тюрьма в только что распавшемся Советском Союзе, куда герой попадает за те же наркотики. Но для Коки заключение в чём-то становится раем - он чистится. Во всех смыслах - и от наркотиков, и от морока внешней "движухи".

В "раю" мы видим молодого человека, что называется, без руля и ветрил: он теряется, сомневается, плывёт по течению. В "аду" же он не просто выживает - он приходит к себе. И всё налаживается: успев даже побывать смотрящим по камере, Кока счастливо освобождается.

Акула эволюционировала.

Кстати говоря, зоологии в книге столько, что одобрил бы сам Николай Дроздов. В раю (на воле) - животные показаны изустно (о них рассказывают эпикурейцы Лудо и Йоп). В чистилище (клинике) - так сказать, наглядно (Кока и Массимо смотрят телевизор, показывающий исключительно канал Animal Planet). А уж в аду (тюрьме) этот самый Animal Planet вполне себе материализуется. Безо всяких отрицательных смыслов - чистая биология. Ах да, там ещё будут стихи Маршака про деток в клетке.

И про стихи. Какие маршаки-лебядкины в аду? А вот какие, доморощенные. Не могу не привести текст сочиненной одним сидельцем детской считалочки:

Я отвезу тебя в Нижний Тагил,

Где нет ничего, кроме тьмы и могил.

В Нижнем Тагиле оставлю одну -

Будешь от холода выть на луну.

Сам не останусь, уеду назад,

Там тебя волки однажды съедят.

Это ужасный, безжалостный край,

Так что не вредничай и доедай...

Что ж, выходит, что яркий рай - это эрзац-жизнь, а в аду, несмотря на внешние обстоятельства, можно жить полнокровно, через края:

"В том, что ему хотелось, Кока всегда шёл до конца".

Свой карамазовский путь (со своей легендой о великом инквизиторе Каиафе) Кока пройдёт.

Да, забыл про чистилище. Что ж, оно на своём месте. Слово "чистилище" обретает несколько буквальный смысл - там тоже чистят, но пока только тело. Это клиника для наркозависимых.

Всегда догадывался, что чистилище - это когда психологические тренинги и прочая эрготерапия. Честно. Натуральное чистилище - не жизнь, не смерть, а некое пограничное состояние.

Про легенду, написанную Кокой, нужно бы написать отдельно (дай Бог сил и времени) - столько там всего. Если кратко, ещё в тюрьме Кока читает Библию, размышляет, почему народ иудейский всё-таки выбрал Варавву. Ответ сокамерника обескураживает: а если это был не народ, а воры, которые, естественно, "вписались" за своего?

Про это он после и напишет. И про то, что абстрактной тихой для по-настоящему главного мало - нужно (прав был Достоевский) и страдание, путь, то самое движение. Ведь "платят" не за краски-марки, а за энергию, причём не только кинетическую, но и потенциальную.

И напоследок - про язык. Эстету, любящему бесхребетно-бессюжетных стилистов, языеовое пиршество Михаила Гиголашвили может показаться избыточным. Лично мне, наоборот, нравится, когда через край - как в недооцененном, на мой взгляд (и, не побоюсь этого слова, гениальном) романе "Тайный год", как в "Коке". А что уж говорить про евангельские сюжеты с элементами тюремного жаргона - похожее было у Пелевина, когда он пересказывал языком бандитов идеи Юнга и Фрейда, но там эффект был скорее юмористическим. А в "Коке" - серьёзно, и при этом уместно и ладно, с той самой библейской похабностью, по выражению Пушкина.

Говорят, толстый роман мёртв. Востребованы короткие: Тургенев победил Толстого. Если, так сказать, для ежедневного потребления, то да, так и есть. Оно и удобно: съел на ужин новую книгу Фредрика Бакмана или Салли Руни - и на боковую. А очередной портрет семьи (как вариант, поколения) на фоне эпохи действительно не нужен никому.

Но всегда появляются исключения, подтверждающие правило. Редко, но появляются - "Бесконечная шутка", "Благоволительницы", ещё некоторые. Без них никак - есть вещи, о которых впроброс сказать нельзя.

И Михаил Гиголашвили, думаю, знает об этом:

- И как так жить? - вырвалось у него.

- Так и живи. А что делать? Другой жизни нет. Эту живи, пока не сожрут. Надеяться надо - что ещё?

Источник