Михаил Гиголашвили о коллажах

Делать коллажи и объекты начал в конце 80-х гг. Работает с разными материалами (железо, стекло, пластмасса, ткани). Автор декораций спектаклей «Мимодрамтеатра» (Тбилиси/Грузия) «Фауст» и «Дон-Жуан».

1992    Выставка «Коллажи» в университете земли Саар / Германия.
1993    Выставка «Коллажи и объемные картины» в «Галерее Хелл» /    Саабрюккен / Германия.
1995    Выставка «Коллажи и объекты» в «Галерее Фильмхауз» /     Саарбрюккен / Германия.
1997    Выставка «Коллажи и объекты» в г. Марпинген / Германия
1998    Выставка «Объекты» в г. Нойнкирхен / Германия
2000    Выставка «Коллажи и объекты» в Ратуше г. Саарбрюккен
2006    Выставка в «Доме художника» в г. Саарбрюккен


ЧТО ЭТО?

Часто люди, рассматривая на выставках мои работы, говорят, что никогда подобного не видели, с таким не встречались, не думали, что такое может быть. Одна немецкая студентка, вся пунцовая, разгоряченная, с возмущением сказала мне: «Что это вообще такое? Я час хожу по залу и ничего понять не могу!.. А я привыкла все понимать!» - на что пожилой, но румяный коллега-профессор заметил: «Ну, это же так хорошо, что вы видите что-то новое, неизвестное вам!.. Что-то же гонит вас по залу?.. Когнитивные процессы активизированы, котелок варит, говоря проще», - и тут же, на скорую руку, объяснил её, что - в науке ли, в искусстве - если нет возможности однозначно определить и обозначить предмет или явление, если есть элементы новизны и новаторства, чего-то, что не садится в рамки общеизвестных стереотипов, не поддается стандартному определению и скорому осмыслению – то это всегда хорошо, это прогресс и плюс. И что есть художник, как не новизна взгляда на мир и на себя?.. Чем гениальнее художник, тем глубже он копает свою душу и тем гениальнее смешивает краски – масляные ли, буквенные, музыкальные…
Сам я тоже задавал себе этот вопрос: как это определить, назвать?.. В обычном понимании «Картина» – это холст и краски, а половина моих работ сделана на досках (стекле, железе), без красок. В обычном понимании «Коллаж» – это чаще всего доска с предметами, а у меня половина работ сделана на холстах c  толстым слоем краска со всохшими в неё предметами… Предметная живопись?..
Появились и другие термины: объемные картины, объектные картины. Барельефы. Горельефы. А как называется техника работы? Что писать в каталогах – «предметы, клей», кто еще работал в подобной технике, где аналоги и т.д.?
Искусствоведы говорят, что только 10-15 % всех художников и любителей / собирателей живописи занимаются предметным искусством, выйти на них трудно, но, если вышел, может быть очень полезно – с разных точек зрения. 
Бургомистр г. Саарбрюккен, открывая в 2000 году мою выставку в ратуше, в своем вводном слове произнес длинный термин „hintergegenständlicher Realismus“ («запредметный реализм»), имея, очевидно, в виду, что у предметов, вырванных из обыденно-бытового контекста их утилитарного предназначения, выявлена их истинная суть, и, в новом сочетании с другими предметами, они явлены миру такими, какие есть на самом деле. Выявлено и подчеркнуто то, что стоит за предметом, а не то, что мы привыкли видеть в нем. 
Увидеть в привычном – непривычное, в знакомом – незнакомое, дать предмету обрести право голоса, право своего «я» - одна из задач любого художника: ведь и с людьми происходит то же самое (подчас они становятся рабами быта, забывают, кто они на самом деле, как выглядят внутри и на что способны снаружи). Дать человеку вспомнить свою истинную суть, поднести к ней зеркало, осветить тупики и закоулки души, вскрыть клубки сознания, вселить надежду и отереть пот со лба – это тоже забота художника. Как писатель помещает своего героя в необычную для него ситуацию, в которой выявляются разные, ранее неизвестные черты героя, о которых он сам подчас не подозревает, так и я ищу обыденным предметам новые места и необычные сочетания: пусть живут в неожиданной реальности.   
Что ж, можно позаимствовать у бургомистра его определение: пусть будет «запредметный реализм». Реализм сути вещей. Сутевой реализм. Запредельный реализм. Всё равно. Но когда я смотрю на презренный обломок старой вилки, то вижу миниатюрный шестизубец из серого прочного металла, вроде решетки на окне кокетки, которую ревнивец-муж не выпускает из железного дома…
 

НАЧАЛО

С детства у меня была тяга к пластилину – я часами лепил, возился с податливыми разноцветными брусочками, которые было так приятно и интересно жать, сжимать, формовать. Интересно, о чем я тогда, 3-5-летний, думал?.. Что творилось в маленькой голове, где еще не были отложены невыносимо-легкие пласты тягот бытия?.. Трудно сказать наверняка, но ощущения (вначале от азарта и возбуждения лепки, а потом от чувства удовлетворения при созерцании того, что получилось из бесформенной массы) не забыты до сих пор. 
В 35 я сделал первый коллаж.
Это было как прозрение слепого, как та молния, что ударила в землю рядом с Мартином Лютером. Но молния Лютера была ярка и мощна, моя же – скромна, тиха, пахла пылью и нехотя вылезла из комода моей бабушки, когда я взялся его убирать. Так случилось, что на куске материи оказалась красивая малая раковина, возле нее - две-три бусины жемчуга. Всё это я случайно (или просто так, от нечего делать) накрыл пустой рамкой. 
И рама вдруг отсекла, отрезала всё лишнее, обозначила некий новый сегмент мира, где раковина и бусины оказались уютно спрятаны, защищены, сложены в свой иной – новый - мирок. Вид этой законченности поразил меня. Я вырезал картон по размеру рамки, приклеил ткань, присобачил на неё раковину и бусины, вставил в рамку, закрепил... Так родилась первая «Раковина».
С тех пор глаз уже начал фиксировать предметы с какой-то другой, избирательной, высшей точки зрении, которая была отстранена от бытового содержания вещи и рассматривала её, как нечто самоценное [обломок фаянсового чайника - это не бывшая часть бывшего чайника, откуда пили обыденный чай, а белое обольстительно-выпуклое стекло, изгибом схожее с женским бедром]. 
Так началось это наваждение. Долгое вхождение в странный замкнутый молчаливый мир предметов. Эксперименты с разными материалами, причем стекло нещадно билось и ломалось, картон кривел и кривился от клея, зерно и бобы на пейзажах оказывались съедены мошками, а куриные кости (как и вся органика) становились добычей червячков [сейчас самыми лучшими материалами считаю камень и железо, первых друзей человечества]. 
Постепенно предметы стали открывать мне свою душу. Это неверно, что они безжизненны и принадлежат мертвой материи. Еще со времен Демокрита известно, что всё сущее состоит из атомов и молекул, которые находятся в вечном движении. Как же предметы мертвы, если они находятся в вечном движении, которое и есть символ жизни?.. Атомы египетских пирамид живы уже 4 тысячи лет, а ДНК мамонтов или динозавров активны до сих пор. 
Из предметов беру то, что никому не нужно, что ожидает свалки; друзья собирают пригоршни всяческих вещиц, потерявших свой носильно-утилитарный смысл: одинокие запонки, рваные бусы, гнутые браслеты, часы без стрелок, стрелки без часов, пружины и винтики, обломки бижутерии, осколки, ракушки, стёклышки, шарики, бусинки... И вдуваю в них новую жизнь, даю возможность показать себя со своей истинной стороны. Такая вот примитивная игра в Творца-Реинкарнатора…
На моем вебсайте я представляю большую часть моих работ.


ПРОЦЕСС

Меня часто спрашивают о том, что дает толчок к новому коллажу или объекту, как происходит зарождение работы, что служит отправной точкой. 
Бывает по-разному. Например, появляются какие-то новые предметы, рамы, краски – словом, внешнее, что будоражит глаз и фантазию. Но чаще работают внутренние причины: такое состояние души, когда хочется спрятаться от реальной жизни, или стресс (успешно снимаемый манипуляциями с предметами), нервозность или депрессия, или еще какие-то иные мотивы душевного порядка, как правило, эмоционально не положительно, а отрицательно окрашенные. [Недаром говорят: чем художнику хуже в реальности, тем для (его) искусства лучше, тем оно концентрированнее, пронзительнее, мощнее.] 
Коллажи быстро не делаются - уже хотя бы в силу того, что требует предварительной подготовки: надо иметь дело с доской, предметами, клеем. Надо подготовить основу – доску с рамой, просмолить щели, чтоб клей не вытекал, прибить «вешалки», сделать фон и только потом начинать работу с предметами. 
Коллаж невозможно делать на мольберте, вертикально. Его надо положить навзничь, горизонтально, на пол. Но для того, чтобы время от времени взглядывать на него «со стороны», надо не отходить, а влезать на стул или даже на стремянку и смотреть «с высоты». И так – по многу раз…
Двигать предметы можно часами / днями / месяцами. Менять местами, добавлять новые вещи, искать им место, варьировать, причем новые положения предметов дают толчки к новому (пере)осмыслению целого.
Потом надо закрыть коллаж (фанерой или бумагой),  оптически «забыть» его, изгнать из памяти. А через какое-то время внезапно открыть – и сразу, целиком, охватить взглядом, увидеть лишнее или отсутствующие, нужное и ненужное, важное или избыточное. И двигать дальше, пробовать новые позиции и положения…  
Но вот наступает некий миг Х, когда всё заливается клеем. Этот миг Х зависит от разных обстоятельств. [Всем известно, что ставить точку в романе или подпись на картине труднее всего, что «комплексом Леонардо» в той или иной степени страдают все художники.] Это момент некоего высшего спокойствия, когда наброски / варианты кажутся исчерпанными, а внутри как бы разливается сигнал гармонии: «вот так следует оставить!». После этого надо найти правильную концентрацию клея, чтобы при высыхании он был максимально прозрачен, и равномерно залить работу. 
Правда, в последнее время я обхожусь без клея: наношу толстым слоем краску на доску и всаживаю в неё предметы, ибо краска, как оказалось, держит предметы не хуже клея. Надо только успеть всё сделать до того, как краска высохнет и затвердеет. Тут счет идет не на месяцы и дни, а на секунды и минуты. 
После того, как коллаж залит клеем / объект сварен, я теряю к нему интерес, он для меня осуществлен, он начал жить своей жизнью, а моя функция исчерпана, и я только изредка посматриваю на него, не испытывая уже особых эмоций, хотя прежде, во время работы, был влюблён в него – в прямом смысле слова, ибо без любви (или хотя бы без влюбленности) сделать хорошую работу невозможно.